Питались только с огорода, самое лакомство – лепешки из мороженой картошки…
Продолжаем наш цикл о долгожителях района. 26 апреля свой 92 день рождения отпраздновала Нина Ивановна Петрова. В свое время она записала воспоминания о своей судьбе. Они хранятся у председателя Совета ветеранов Т.К.Добродомовой, к которой мы вновь обратились, чтобы она поделилась ими с нами… с вами... Трудно представить, что пришлось пережить этой замечательной женщине, с чем она столкнулась, будучи еще совсем ребенком… Да что пересказывать… Никто лучше, чем сама именинница эту историю не расскажет:
«Я, Петрова Нина Ивановна, в девичестве Иванова, родилась 26 апреля 1930 года в деревне Хапалово Псковской области, маленькой глухой деревушке, где не было ни света, ни дорог, ни радио. Медицинский пункт и телефон были при сельсовете, расположенном в семи километрах от деревни.
Родилась я в семье крестьянина, в семье было трое детей: сестра Антонина, 1932 г.р., брат Алексей, 1937 г.р., и я. Отец работал кладовщиком в колхозе, мама – на разных работах. До войны окончила 3 класса, ходила в начальную школу в трех километрах от дома. Дома работы тоже хватало: присматривала за младшими, собирала траву для домашних животных, помогала по дому. О начале войны узнала в 10 лет, приехал человек из сельского совета, собрал собрание и объявил о начале войны. Помню, что плакали все... На войну молодых забрали сразу, в деревне остались одни старики... Со временем и люди постарше ушли в партизаны. В том числе и мой отец, который вернулся инвалидом еще с Гражданской войны...
В июле 1941 г., как-то очень быстро, в деревне появились первые немцы (в семи километрах от деревни расположился немецкий гарнизон): четыре человека на двух мотоциклах. Всем было приказано собраться на улице в одном месте, и они приказали выбрать старосту деревни. Немцы требовали молока и шпика: «Матка, яйки, шпик, млеко». В деревне нашлось только молоко, но сначала выпить молока заставили хозяина, затем напились сами и уехали.
Дальше потянулись долгие и страшные три года оккупации.
В деревне немцы были наездами, люди жили в постоянном страхе: днем навещали немцы и полицаи, по ночам приходили партизаны, а иногда под видом партизан приходили и полицаи. Двери открывали всем, но никому ничего не давали – боялись провокации, потому как точно не знали, кто пришел. Что сами находили – то и брали. А брать было нечего. Питались только с огорода, самое лакомство – лепешки из мороженой картошки, которую находили весной после перекопки огорода. В эти лепешки добавляли и вареную лебеду. Не было ни соли, ни мыла, вещи за три года все истрепались. Во время войны на подворьях не было никаких животных, выживали только за счет того, что давала земля. Голодали все... Голод и нищета – это было самое страшное.
При всем при этом, всех женщин, в том числе мою маму, гоняли копать глубокие ямы под бункера на оборонительных линиях. Эти места нередко обстреливались, и я боялась, что моя мама может не вернуться. Поэтому не раз ходила вместо нее, уходя тайком пораньше, чем собиралась мама.
В 1944 году пошли слухи, что немцы начали отступать. Отступали тоже страшно: сжигали целые деревни, угоняли молодое население в Германию.
Последний раз я видела немцев в июле 1944 – то там, то тут стали появляться клубы дыма, люди передавали: немцы отступают и жгут деревни.
Вся наша деревня вынесла из домов весь сохранившийся скарб, вещи, чтобы не сгорели. Когда клубы дыма приблизились к нашей деревне, население ушло в болото. Половина деревни, в том числе и мама с нами, тремя детьми, ушла в глубокий ров, густо поросший ольхой и березой. В то время я болела краснухой, сама идти не могла, и меня волоком тащили на простыне.
Мы очень надеялись, что немцы пойдут по дороге, но ошиблись. Они от деревни к деревне шли полями, и прямиком через наш ров. Всех нас выгнали изо рва, уж что они хотели с нами сделать я не знаю... Но увидев меня больную, на коже моей не было живого места, немец сапогом закатил меня обратно, и туда же загнали всех, оставив в живых. Побоявшись, что немцы могут вернуться, мы ушли подальше, в болото, где и просидели до утра. Хорошо помню, как мама выжимала болотный мох прямо мне в рот. А рано утром вдали услышали звук машин и русский разговор. Тогда женщины помоложе сходили на разведку и радостные вернулись назад: это были отряды нашей армии. Встреча была очень радостной, шумной. Это услышали немцы и открыли по нам огонь. Многие были ранены в то утро. Всех нас тотчас отправили в тыл.
В нашей деревне немцы не оставили ни одного дома, сожгли все, поджигая соломенные крыши зажигательными пулями. Вместе с домами погорели и огороды, люди остались совсем без ничего.
Через несколько дней мы вернулись в свою деревню. Люди, потеряв свои жилища, стали обживать немецкие бункера. Знакомый дедушка в соседней деревне принял пожить три семьи, в том числе и нашу. До конца лета мы прожили у деда Семена. Осенью, к нашему счастью, вернулся живым папа, но очень больным. Физически работать не мог, поэтому вся тяжелая работа легла на плечи мамы и мои. Жить мы перебрались в холодную сараюшку.
Вспоминаю годы жизни в деревне после оккупации: работали все, и дети, и взрослые. Даже дети имели нормы труда: пололи колхозные грядки, собирали колоски, пасли коров, телят. Лентяев в деревне не было. Взрослые, в первую очередь, взялись за посевные работы: вместо лошадей, их не было, таскали по пять человек плуг и по два человека борону. Мы, подростки, тоже работали наравне со взрослыми. В ушах до сих пор звучит фраза «Девки, девки, не бывать вам матерями». Многие, так и случилось, не познали радость материнства. Главная задача была выжить.
И те, кто выжили, за пережитое тяжелое время, непосильный труд, были награждены медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Я свою награду получила в 1997 году, а чуть позже и звание «Участник трудового фронта».
Осенью я пошла в школу. Школу организовали в колхозном клубе, набрали учеников с 1-го по 4-й класс. Я пошла в четвертый класс. Не было ни книг, ни бумаги, ни чернил. В немецких бункерах находили слоеные бумажные мешки из-под патронов, разбирали, гладили и делали тетради. Из красной свеклы выжимали сок, добавляли копоть со стекла и делали чернила. В школе нам выдавали ручки с пером «уточка» и «крестик». Учебники были только у учителя. Мы, четвероклассники, учились до обеда, а после обеда шли на работу в колхоз: копали картошку, собирали колоски.
Весной 1945 года верхом на лошади прискакал человек из сельского совета и принес радостную весть: война закончилась, Победа! Люди плакали, обнимались, пели... Жизнь продолжилась. Сараюшку утеплили как смогли, посадили в огороде, что смогли. Папа стал работать кладовщиком в колхозе, мама – дояркой. В колхозе появились трактора, другие машины.
В пятый класс пошла в школу за 7 километров. Помню, дорога проходила мимо склада, и папа всем детям давал по горсточке гороха. Всю дорогу мы жевали этот горох. А на занятиях не могли открыть рот, так болели челюсти. В это время уже появились учебники, учеников стали подкармливать: давали по пирожку с морковью на обед.
В колхозе жизнь тоже стала налаживаться. Дальше была учеба в техникуме, в Опочке Псковской области в 25 километрах от дома. Там училась 4 года, пройдя через голод и холод. На втором году учебы не стало папы. По окончании учебы по распределению поехала работать в Якутию.
Нас было 19 человек с нашего курса, добирались в Якутию более 20 дней: на поезде, на пароходе, на барже, на лодке, и, в конце путешествия, – на быках.
В августе 1952 года началась моя жизнь в Якутии. В Якутске мы, семеро однокурсниц, попали в самый отсталый район – Кобяйский.
Нас встретили радушно, разместили в школьном классе, затем распределили по наслегам учителями начальных классов. Все мы стали преподавать русский язык якутским детям. Я осталась работать в районном центре, в Кобяйской средней школе. В первый год работы преподавала русский язык в 5-7 классах. В селе я была не единственной русской, русские специалисты работали в школе и в больнице.
В районе электричества не было, работали со свечками, отопление везде было только печное.
Время было тяжелое, население – в основном бедное, некоторые семьи жили в юртах. Питались в основном с охоты и рыбалки, разводили скот, а на земле ничего не выращивали. Но магазины были, мясо в достатке, овощи только в сухом виде, макароны, мука.
Дорог тоже не было и доставлять продукты было очень сложно: только санным путем, на лошадях.
В 1953 году я вышла замуж за якутского парня Петрова Петра Егоровича, который работал товароведом после окончания Якутского кооперативного техникума. В 1954 году он поступил в Московский торговый институт на второй курс, и мы прожили в Москве 3 года. В 1955 – у нас родилась дочь Наташа.
Далее мужа распределили на работу в г.Якутск директором торгового объединения, но, в силу семейных обстоятельств, в 1959 году мы вернулись в Кобяй, тогда же у нас родился сын Сережа. Муж стал работать главным экономистом совхоза и проработал в этой должности 30 лет.
В Кобяе и прошла самая активная часть моей жизни: я работала в школе, руководила женским советом, получила звание «Отличник народного просвещения», учила выращивать овощи население, и сама училась у них работе с мехами и бисером. В свое время разъехались дети: сын с семьей стал жить в Якутске, дочь по распределению уехала на Сахалин.
Сейчас в Кобяе все изменилось: специалисты (врачи и учителя) выросли из своего населения, в поселке выстроили современную 3-этажную школу, современный спортивный комплекс, детские сады, есть даже свое телевидение, свой театр. Уже внучатое население выращивает овощи в парниках.
А жизнь идет своим чередом: муж мой Петр Егорович умер в 1996 году, следом я потеряла и сына. В том же 1996 я оказалась на Сахалине, стала жить с дочерью, и вот уже 21 год, как я живу здесь».