Русский дух

Он шел на запад с первых дней войны. Сначала она ему казалась чудовищной нелепостью, каким-то кошмарным сном. Где-то подсознательно жила мысль, что вот проснешься и ничего не будет: ни безумия военных дорог, ни этой неразберихи вокзалов, ни взрывов, а только бездонное голубое небо над головой. Потом жестокая реальность победила простое человеческое желание вернуться к тишине. Он увидел войну во всей ее жестокости, он пережил все – горечь отступления, потерю друзей, привык к смертям.

Ничего не осталось от того прежнего молоденького лейтенанта, который накануне войны окончил пехотное училище. И он порой сам удивлялся, когда в тревожные солдатские сны вдруг врывались картины мирной жизни. То грезились ему руки отца, привыкшие к земле, и даже чувствовался запах курганских полей, то он сам вдруг видел себя в аудитории химико-технологического техникума, который окончил перед призывом в армию, то вдруг спешил на свидание к задорной девчонке… Но короткие сны взрывались канонадой, рассыпались осколками. И он все шел и шел на запад, сжимая в руках автомат, потеряв счет потерям.

Война ведь тоже была жизнью, где проявлялось геройство, мужество, тот особый русский дух, перед которым трепетали враги. Но тогда он еще не думал об особом складе русского человека. Все воспринималось как само собой разумеющееся, как долг каждого человека, который защищал свою Родину. Настоящее понимание русской души пришло значительно позднее.

…В майский день 1944 года командир стрелковой роты 3-го Украинского фронта лейтенант Евдокимов получил приказ занять оборону на реке Днестр под Кишиневым, выше переправы, и отвлекать на себя огонь противника. Бой шел жестокий, началась переправа наших войск через Днестр, а рота держалась из последних сил.

Нет, он не думал тогда о смерти и даже о том, что задание оставляло мало шансов остаться в живых. Он просто выполнял приказ.

Очнулся от тупой боли в затылке, от какой-то звенящей пустоты. И вдруг в сознание ворвалась немецкая речь, пронзило насквозь – плен. Плен, когда так близка победа, когда столько пройдено с боями… Потом были вонючие теплушки, где люди теряли сознание от отсутствия воздуха, от голода, окрики часовых, лай немецких овчарок, бесконечный стук колес. И, наконец, жуткая остановка – лагерь Освенцим.

Вот стоит в строю в полосатой арестантской одежде номер 11585. И вокруг тоже номера, номера, номера… Им вдалбливают каждый день, что они не имеют ни имени, ни фамилии, ни званий, что они никогда и не были людьми. В номер можно в любую минуту выстрелить, отправить его в газовую камеру и, что страшнее всего, на каждом шагу унижать человеческое достоинство.

Лагеря военнопленных…

Сплошное месиво человеческих тел, зыбкая грань между жизнью и смертью. Какие мысли роятся в этих тяжелых головах? Выжить? Были и такие – выжить любыми усилиями, любой ценой. Но большинство мучительно сражалось за другое – остаться человеком, сохранить свое достоинство.

…В концлагере переполох. Ночью взлетел на воздух один из крематориев. Проклятия, выстрелы, гордо поднятые головы тех, кого уводят из бараков навсегда.

– Вот русский дух, смотри, Григорий, смотри и все запоминай. Это не должно никогда исчезнуть из нашей памяти. – От слов лагерного фельдшера Васильева жарко становится глазам, а его проницательный, испытывающий взгляд проникает, кажется, в самое сердце.

Смотри, Григорий, и запоминай, как умирают русские. Они ведь все теперь русские: и совсем мальчишка с Украины, и армяне, и грузины…

Номера идут, спотыкаются, падают обессиленные. Навстречу несется победная немецкая песня. Навстречу им бравый и подтянутый строй. И вдруг над номерной колонной взлетают слова: «Москва моя, страна моя, никем непобедимая…». Песня несется лавиной, песню нельзя заглушить ни плетками, ни пулеметными очередями.

– Москва моя, страна моя, – поет Григорий, и голос его крепнет, растет, сливается с тысячами других. Нет, эту песню не убьешь.

И снова строй, молчаливый, угрюмый.

– Каждый третий, выходи!

Григорий третий. Шаг и еще шаг. И уже ты отделен стеной от тех, живых.

Но странное дело – никакого страха. Первая мысль, что приходит в голову: как же теперь, ведь связь с подпольной организацией только налаживалась… Фельдшеру Васильеву даже удалось сводить его к генералу Карбышеву, и он получил первое задание – искать среди пленных своих.

Не знал тогда Григорий Мартьянович, кем станет этот пленный генерал. Тогда он был только железной воли человек, которого не сломил плен, не прельстили никакие обещания фашистов. Генерал и сам, наверное, тогда не думал, что шагнет в бессмертие, станет человеком из легенды. Он говорил Григорию обычные слова о чести, о долге перед Родиной, о том, что человек в любых условиях должен оставаться человеком.

Генерал, которого в лагерь принесли обессиленного на носилках, был сильнее всей стражи, всех башен с пулеметами, перешагивал через все колючие проволоки, его имя произносилось в каждом концлагере.

…Григория снова везли в душных теплушках. Снова концлагерь. На этот раз в Чехословакии, в сорока километрах от Праги. Близился день победы. Это чувствовалось во всем. Канонада доносилась за Карпаты. И ничто уже не могло сломить дух лейтенанта Евдокимова. Он оставался со своей русской фамилией, со своим званием советского офицера. И в этом концлагере он вскоре сошелся с майором Мироновым, который тоже знал генерала Карбышева. Пленные и в последние дни войны готовы были каждую минуту не только уберечься от выстрелов, но и не уронить свое человеческое достоинство, не стать безымянными номерами.

Потом был радостный и ликующий День Победы. А 11 мая открылись ворота концлагеря и для лейтенанта Евдокимова, человека под номером 11585.

Он и сейчас на груди лесоруба из Агнево, лейтенанта в запасе Григория Мартьяновича Евдокимова, этот номер. Такие номера не смываются, они ставились навечно. Только фашисты не учли одного – русский дух, русский характер нельзя убить ни номером, ни рабством, ни даже смертью. («Красное знамя» от 09.05.1968 № 91, стр. 2-3).